Владимир Путин не спрашивает разрешения. Он просто позвонил президенту Джорджу В. Бушу (George W. Bush) вечером 11 сентября и сам принял решение о вступлении своей страны в антитеррористическую коалицию под управлением США. Через несколько дней после этого он порвал с антиамериканизмом в русской внешней политике, по- прежнему живучим, после некоторого ослабления в начале девяностых годов.
Он поступил вразрез с мнением военного ведомства, бюрократии министерства иностранных дел, вразрез с мнением большинства в российском обществе. Впервые после своего прихода к власти, он принял сомнительное решение с точки зрения общественного мнения, при поддержке которого был избран, рискуя оказаться в ситуации Горбачева, которого уважали за рубежом, и презирали в своей стране.
Он ничего не попросил в обмен. Но это не значит, что он не ждет ничего. Напротив. От сокращения стратегических вооружений, до соглашения по ПРО, от вступления во Всемирную торговую организацию до списания долга, от войны в Чечне до расширения НАТО, вопросов, по которым идет тяжелый разговор с Вашингтоном в последние месяцы, хватает.
В качестве разменной монеты русский президент предлагает поддержку американской стратегии в Афганистане. Но он хочет показать себя государственным человеком, а не попрошайкой. "Чтобы бороться с терроризмом, мы не просим никакого поощрения со стороны Запада", - заявил он на канале Эй-Би-Си, "ни в смысле присоединения к Всемирной торговой организации, ни в том, что касается нашего внешнего долга. Эта борьба - жизненный интерес всех, следовательно, и наш тоже. (-)Мы хотели бы постепенно интегрироваться в международные структуры, и это, как нам представляется, также в общих интересах". Владимир Путин добавил, что такая политика не нова, но до 11 сентября она была незаметна; после 11 сентября она стала очевидной. Но это только одна сторона медали.
Другой ее стороной являются попытки России "флиртовать" с "государствами-бандитами", продавая оружие противникам США, Россия даже получает скромную, но реальную контрибуцию за распространение оружия массового поражения. После неудач, которые потерпел Горбачев в свой последний период или Ельцин в свой ранний период, Москва ведет двойную игру, поскольку политика сближения с Западом не принесла ожидаемых выгод. Наоборот, она принесла вред ее инициаторам.
Все же, не будет преувеличением говорить о повороте в российсской внешней политике после 11 сентября. Приверженцы этого изменения нашлись даже среди тех, кто обычно критикует Путина. Они говорят о "втором шансе" в отношениях между Россией и Западом, а первый был сразу же после распада Советского Союза в 1991 г. И этот "второй шанс" нельзя упустить. Критики выражают беспокойство по поводу того, что Америка не показывает, в чем конкретно она хочет сотрудничать с Россией в борьбе против терроризма, особенно в Афганистане, помимо слов благодарности. Они признают, что традиционные союзники США в данном случае не в лучшем положении, в то же время, они могут дать больше по историческим причинам и своей географической близости к США.
Вне сомнения, Владимир Путин мог бы извлечь немедленную выгоду из своей позиции. Как прямо сказал один из его советников, Сергей Караганов: "после бомбардировок Афганистана, США и Великобритания потеряли моральное право критиковать Россию за способ ведения войны в Чечне". И добавил: "Очень вероятно, что меньше чем через два года русские солдаты были бы вынуждены делать то же самое, что сейчас делают за них американцы против талибов". Поскольку России необходимо было перерезать канал, по которому шла помощь чеченцам. Следовательно, впервые за долгое время произошло совпадение интересов Запада и России. Однако, причины, которые подтолкнули российского президента взять на себя риск во внешней политике, не ограничиваются только этим.
"Эффект удобного случая"
Знаток Германии, в Восточной части которой он провел годы, предшествовавшие воссоединению страны, Путин не может не знать об исторических точках соприкосновения Германии с его страной. Например, если взять убеждение, что эти страна представляют особенную цивилизацию, которая не совпадает с Западной, которая является посредником между Западной и Восточной Европой, в случае Германии, и между Европой и Азией, в случае с Россией. Это убеждение разделяли очень многие немцы до поражения в 1945, и не только во времена Третьего Рейха.
Иногда сравнивают ельцинскую Россию с Веймарской республикой: оба режима потерпели поражение, шаткая экономика и скачущая инфляция; обе страны были лишены возможности найти свое место в мире. Эту параллель можно продолжить. Руководители Веймарской республики пытались обрести это место двумя способами. Во-первых, оспаривая порядок, установившийся после первой мировой войны (то, что называется "ревизионистской" политикой), во-вторых, следуя Версальским договоренностям и пытаясь интегрироваться в новую систему для того, чтобы трансформировать ее внутри страны. Веймарская республика потерпела поражение, поскольку пыталась проводить политику в обоих указанных направлениях. Сомнения разрешились в 1933 году радикальным разрывом, спровоцированным национал-социализмом. Напротив, по окончанию Второй Мировой войны, Бонн решил восстановить суверенитет Германии, с помощью широкой интеграции в новую европейскую и атлантическую систему.
Посткоммунистическая Россия стоит перед выбором: Бонн или Веймар. В течение десяти лет она колебалась между ревизионизмом и интеграцией. Владимир Путин, кажется, хочет воспользоваться удобным случаем, выпавшим после терактов 11 сентября, чтобы решительно двинуться в сторону интеграции. Может быть, он понял, что Россия не в состоянии вернуть утерянное влияние, следуя путем отрицания, напротив, у нее есть возможность воссоединения с Западом, став тем, что русские "западники" называют "цивилизованным миром". Конечно, Россия ждет дивидендов, а противники Владимира Путина, которые сейчас говорят о "грубых ошибках", допущенных президентом, и упрекают его за то, что он изменил традиционной позиции России, уже готовы представить ему счет. Успех Путина зависит, следовательно, от того, что ему ответит Запад, и, в особенности, Джордж В. Буш. Но игра идет и внутри страны. Может ли Путин заявлять об "особенности" России, ее внешней политики, для того, чтобы одновременно интегрироваться в мировую демократическую систему, впасть в "азиатский деспотизм" во внутренней политике? Русские не дают прямого ответа, поскольку социальная база для проведения "западного курса" у них слаба. Неудачи наследников коммунизма на различных выборах за последние десять лет мало помогли демократам и либералам, а скорее представителям "силовых структур", порождением которых является Путин, и которых отнюдь не прельщает ни сближение с Западом, ни демократизация внутри страны.
И в этом России близок опыт Германии. Между двумя войнами Томас Манн прочертил линии установления в Германии "буржуазных свобод" (демократия) и союза с Францией (символом Запада), потому что политика на Западе неразрывно связана с системой ценностей. Владимир Путин, который на чистейшем немецком читал недавно стихи Гете и Шиллера в Бундестаге, теперь должен изучить Томаса Манна.
