Мое страстное обращение к писателям, которых не читают, профессорам, которых критикуют, и к историкам, лишенным постоянных заработков

Великие философы Века Разума и Просвещения – все они были естествоиспытателями, учеными. Многие из них не только внесли свой вклад в математику, физику и физиологию, но и пытались глубже понять природу человека. Их занимала когнитивная нейробиология: они считали, что мысли и чувства – результат физических процессов, протекающих в нервной системе. Их интересовала эволюционная психология: с ее помощью они размышляли о жизни первобытных обществ и о животных инстинктах, которые “гнездятся в наших душах”. Влекла их и социальная психология: они размышляли о нравственных чувствах, свойственных всем людям, рассуждали о приступах эгоизма, о людской недальновидности, повергающей в прах все лучшие устремления человека.

Великие мыслители прошлого – Декарт, Спиноза, Гоббс, Локк, Юм, Руссо, Лейбниц, Кант, Смит… Им не хватало эмпирических данных, но именно их идеи обусловили появление современных теорий. Тем большего почтения достойны эти мыслители, ведь никакой математической теории информации, вычислений и теории игр в те далекие времена еще не было и в помине, а слова “нейрон”, “гормон” и “ген” были пустым звуком. Когда перечитываешь книги великих, так и хочется перенестись к ним в прошлое и ознакомить с научными достижениями двадцать первого века, чтобы они, усвоив новую информацию, приступили к решению задач нашего времени. Интересно, как бы эти Фаусты меня отблагодарили? Как распорядились бы свежей информацией?

Но хватит фантазий, ведь они уже воплощаются. Мы не только усвоили достижения великих мыслителей прошлого, но и приобрели научные знания, о которых те и мечтать не могли. Теперь наступили благоприятные времена – а не замахнуться ли нам на решение вопросов о тайне человеческой природы? С помощью наук о разуме, мозге, генах и эволюции мы постепенно находим ответы на интеллектуальные загадки древности. И здесь ученые поработали на славу: они создали светочувствительные нейроны, которых можно активировать и деактивировать с помощью световых импульсов; стремясь понять механизм распространения мыслей, специалисты научились обрабатывать гигантские объемы данных.

Итак, расцвет новых идей в области точных наук налицо. Может кто-то подумал, что представители гуманитарных наук этому рады? Ошибаетесь. Нет-нет, гуманитарии прекрасно относятся к точным наукам, особенно если те способны излечивать болезни, предотвращать загрязнение окружающей среды (или же затыкать рот политическим оппонентам), но – гуманитарии не терпят посягательств со стороны точных наук! К тому же гуманитарии гневно осуждают всякие попытки применять точную науку к религии. Многие представители гуманитарных наук, не имея вовсе никакой веры в Бога, тем не менее силятся утверждать, что есть, мол, что-то ущербное в том, что представители точных наук, берутся решать вселенские вопросы о смысле бытия. В журналах интеллектуальной элиты (так называемых “журналах мнений”), “гуманитарии-лирики” постоянно обвиняют “чужаков-физиков” в детерминизме, редукционизме, эссенциализме, позитивизме, а также в самом тяжком из грехов – сциентизме [т.е. когда в гуманитарной сфере используются методы точных наук, а научное знание объявляется наивысшей культурной ценностью – прим. перев.]. Последние пару лет только в одном лишь журнале New Republic мы четыре раза наблюдали за тем, как сциентизм подвергался поношению, а после этого, к хору недовольных присоединились и другие издания – Bookforum, The Claremont Review of Books, The Huffington Post, The Nation, National Review Online, The New Atlantis, The New York Times и Standpoint.

На страницах этих изданий, слышны возмущенные голоса как левых, так и правых. Вот, например, стандартное обвинение со стороны левых (из рецензии Джексона Лирза на три книги Сэма Харриса, помещенной в 2011 году в журнале The Nation):

«Ползучий позитивизм заложил эпистемологические основы для социал-дарвинизма, утвердил эволюционные представления о прогрессе, породил научный расизм и империализм. Эти губительные тенденции воплотились в евгенике – учении, согласно коему человеческую породу можно сделать совершенной, если вырастить “полноценных” людей, отделив их от “неполноценных” особей, подлежащих стерилизации и ликвидации. ... О том, что было дальше, знает каждый школьник: трагический двадцатый век. Две мировые войны, массовые убийства невинных людей, распространение оружия колоссальной разрушительной силы, локальные военные конфликты на окраинах империи – все эти события, так или иначе, явились плодом научного подхода, передовых технологий и прочее».

Нотки недовольства со стороны правых слышатся, например, в речи советника Джорджа Буша по биоэтике Леона Касса, произнесенной в 2007 году:

«Научные идеи и открытия, касающиеся физического мира и человека, сами по себе полезны и безвредны. Однако их используют для атаки на традиционные религиозные и моральные учения; с их помощью даже подрываются представления о человеке как существе, обладающем свободой и достоинством. В некоторых из нас пустила корни квази-религиозная вера (позвольте назвать ее “бездушным сциентизмом”), которая утверждает, что новая биология, будто бы сдернула завесу тайн и теперь способна дать более полное представление о человеческой жизни и объяснить с помощью точной науки человеческое мышление, любовь, творчество, мораль и даже веру в Бога. ... Смотрите не заиграйтесь! Ведь ставки здесь очень высоки: речь идет о нравственном и духовном здоровье нашего народа, о жизнеспособности науки, и осознании нас самих как человеческих существ и детей Запада».

Да уж, мы слышим речи страстных прокуроров! Но их обвинения шатки. Научное мышление нельзя обвинять в геноциде и войнах, оно не угрожает моральному и духовному здоровью нашей страны. Наоборот, научное мышление необходимо во всех областях человеческой деятельности, включая политику, искусство, да и вообще поиск смыслов, целей и моральных принципов.

Термин “сциентизм” не совсем ясен. Он – скорее размытое слово, нежели четко определенный термин. Зачастую сциентизму даже приписывают слишком радикальные лозунги типа таких: “самое главное – это наука” или “ученым нужно доверить решение всех проблем”. Иногда к сциентизму применяют такие, например, эпитеты: “упрощенный”, “наивный”, “вульгарный”. Поскольку четкое определение “сциентизма” отсутствует, то в отношении защищаемой мною точки зрения я буду использовать уничижительное слово “queer” (“странный”), которым у нас называют геев.

Сциентизм (в хорошем смысле) отнюдь не утверждает, что ученые мудрее или благороднее всех остальных. Ученые тоже совершают ошибки и просчеты, для устранения которых они напридумывали множество всяких научных методов. Сциентизм никак не утверждает, что все современные научные гипотезы верны; напротив, большинство новых гипотез верными не являются, а выдвижение гипотез и их опровержение – источник жизненной силы науки. Ну и где же здесь вы увидели маниакальное стремление точных наук навязывать свой диктат наукам гуманитарным? Цель точных наук состоит в том, чтобы обогатить и разнообразить интеллектуальные инструменты человечества, а не уничтожить их. Да, мир материален, однако сциентизм не воспринимает это утверждение догматично, ведь ученые постоянно имеют дело с миром нематериальным (когда работают с бесплотной информационной средой, пользуются законами математики и логики, а также математическими и прочими величинами). В этом смысле, наука представляет собой единое целое с философией, здравомыслием и гуманизмом Эпохи Просвещения. Ее отличает приверженность двум принципам, которые сциентизм стремится распространить и на остальные сферы интеллектуальной жизни человечества. Что это за принципы?

Первый принцип: мир умопостигаем. Явления окружающего мира объясняются с помощью идей – более общих и абстрактных, нежели сами явления. В свою очередь, эти идеи можно объяснить с помощью других более абстрактных идей, и так далее. Стараясь осмыслить окружающее мироздание, нужно постараться избегать таких объяснений, типа: объект выглядит таким, “потому что он такой” или “потому что он возник в результате волшебства” или “потому что я так считаю”. Да, мир умопостигаем, но ученые не просто наивно в это верят, а по мере того, как наука все больше объясняет мир, ученые постоянно проверяют и перепроверяют свои теории на практике. Например, раньше считалось, что живыми организмами управляет таинственная сверхъестественная сила, а теперь мы знаем, что ими управляют химические и физические реакции между сложными молекулами.

Фанатичные приверженцы сциентизма зачастую вместо реальной картины мира дают нам его упрощенное изображение (т.е. грешат редукционизмом). Но для того чтобы объяснить сложное явление, вовсе не нужно его упрощать, ведь не будет же никто в здравом уме описывать, скажем, Первую мировую войну на языке физики, химии или биологии, отбросив напрочь политические цели и задачи европейских лидеров в 1914 году. Наоборот, ученый задаст такой вопрос: почему у европейских лидеров было именно такое восприятие и цели? Почему в тот исторический момент восторжествовала межплеменная вражда, самонадеянность и жажда славы?

Второй принцип: приобретать знания – дело нелегкое. Вселенная не горит желанием выдавать свои тайны, а если и выдает, то человеческий разум склонен воспринимать их искаженно, увязая в болоте заблуждений и предрассудков. Большинство традиционных инструментов, с помощью которых человек формирует свое мнение, – вера, откровение, догмы, чужой авторитет и др. – ведут к ошибкам и поэтому не подходят в качестве источников знания. Чтобы объяснить мироздание, необходимо использовать иные методы, включая здоровый скепсис, открытую дискуссию, научную точность и опытную проверку. Любая научная теория не может быть принципиально неопровержимой [здесь имеется в виду так называемый критерий “фальсифицируемости” К.Поппера – прим.перев.]; тот, кто утверждает обратное (и бросает при этом в застенок своих оппонентов), подсовывает нам теорию ненаучную.

Как же наука должна отвечать на вопросы о человеческом бытии? Начну с самых важных и судьбоносных вопросов: кто мы? откуда пришли? каковы смысл и цель нашей жизни? На эти вопросы обычно отвечает религия, адепты которой атакуют сциентизм наиболее рьяно. Поборники религии обычно согласны с планом разделения сфер влияния между наукой и религией (данная идея изложена С. Дж. Гулдом в книге “Камни веков”), согласно которому области действия науки и религии – не пересекаются; они принадлежат, используя терминологию Гулда, к “непересекающимся магистериям”. Область науки – это эмпирическая вселенная, а область религии – духовные ценности и поиски смысла бытия.

К сожалению, при тщательном рассмотрении, это неформальное соглашение рушится. Нравственное мировоззрение любого просвещенного наукой человека, не зараженного фундаментализмом, требует радикального разрыва с религиозными представлениями о смысле жизни и ее ценности.

Итак, наука доказала, что системы верований всех мировых традиционных религий и культур – теорий о происхождении жизни, людей и обществ – фактически ошибочны. В отличие от нас, наши предки не знали, что люди происходят от одного вида африканских приматов, которые постепенно стали заниматься сельским хозяйством, образовали государство и изобрели письменность. Теперь нам известно, что человек – всего лишь маленькая веточка на генеалогическом древе жизни, зародившейся четыре миллиарда лет назад из неорганических веществ. Нам теперь известно, что человечество населяет планету, которая вращается вокруг одной из сотен миллиардов звезд нашей галактики, являющейся в свою очередь одной из сотен миллиардов галактик нашей вселенной, возраст которой составляет 13,8 миллиарда лет. Возможно, что таких вселенных как наша – великое множество. Мы знаем о том, что все наши представления о пространстве, времени, материи и причинности совсем не дают полного понимания действительной природы реальности. Мы знаем, что законы физического мира (в том числе несчастные случаи, болезни и другие бедствия) неэмоциональны, они не имеют своей конечной целью причинить нам благо или зло. В природе нет таких явлений как судьба, провидение, карма, заклятие, проклятие, знамение, божественное воздаяние или помощь – если же люди продолжают верить в эти вещи, то эта их вера объясняется разладом между вероятностными законами и работой познания. Мы не всегда понимаем природу этих вещей; нам известно, что дорогие нашему сердцу убеждения во все времена и во всякой культуре – и даже в наши дни – были изначально сильно искажены.

Мировоззрение, которое в наши дни является основой при формировании моральных и духовных ценностей образованного человека, – это мировоззрение, дарованное наукой. И хотя научные факты с моральной точки зрения нейтральны, они способны бросать вызов авторитетам. Так, например, наука уже лишила церковную власть авторитетного слова по вопросам относительно устройства окружающего мира, и тем самым она поставила под сомнение авторитет церкви в области нравственности. Наука опровергла факт существования мстительных богов и оккультных сил; тем самым наука положила конец практике человеческих жертвоприношений, охоты на ведьм, исцелению верой, преследованиям еретиков и испытаниям подсудимого огнем и водой. Научные факты утверждают следующее: у законов вселенной отсутствует конечная цель, а коли так, то само человечество обязано взять на себя ответственность за благополучие самого себя и всей планеты. По той же причине, научные факты враждебны любой моральной или политической системе, которая опирается на мистические силы, судьбу, диалектику, борьбу и мессианство. Взяв на вооружение некоторые бесспорные истины (например, такие – каждый человек ценит свое с благополучие, является общественным существом, способным как ущемлять себе подобного, так и придерживаться норм поведения), наука побуждает человечество стремиться к достижению всеобщего процветания и других моральных установок. И этот гуманизм, неотделимый от научного понимания мира, лежит в основе морали современных демократий, международных организаций и религий, избавляющихся от предрассудков.

И наука помогла достигнуть эти цели – наиболее яркие свои приобретения человечество во многом совершило благодаря науке. Достижения науки потрясают воображение; к настоящему моменту человечество способно много интересного рассказать об истории вселенной, о силах, питающих ее, о веществе, из которого сделан человек, о происхождении живых существ и механизмах самой жизни, включая духовный мир человека. Нас потрясает красота и элегантность законов природы, повествующих о том, что жизнь зависит от молекулы, которая несет в себе информацию, отвечает за обмен веществ и сама себя воспроизводит.

Наука явила человеку образцы потрясающей красоты и изящества: стробоскопический эффект, невиданные ранее организмы, далекие галактики и планеты, светочувствительные нейроны и потрясающую фотографию – восход Земли над лунной поверхностью на фоне черного космического неба. Наука не просто показала нам красивые картинки, а даровала великие произведения искусства, подарила инструмент, помогающий нам глубже понять назначение человека и его место в мире.

Некоторые утверждают, что, мол, техника породила лишения и насилие, но это ложь, ведь мы видим, что по большому счету человечество преуспевает во многих областях. Обратимся к неумолимой статистике: спустя тысячелетия, проведенные в почти повсеместной бедности и лишениях, мы видим, как детская смертность уменьшается, количество детей, посещающих школу, растет, а в демократических странах все больше граждан стали принимать участие в голосованиях, жить в безопасности, общаться по мобильным телефонам, наслаждаться маленькими радостями жизни и спокойно доживать до старости – и доля таких людей постоянно увеличивается. Одна лишь зеленая революция в сельском хозяйстве уже помогла спасти от голода миллиард человек. Можно привести и другие примеры истинного нравственного величия науки: чтобы убедиться в этом, прочтите в Википедии статьи, посвященные “оспе” или “чуме крупного рогатого скота”, – обратите внимание, что обе статьи написаны в прошедшем времени, так как человеческий гений уже искоренил эту заразу, явившуюся причиной многих страданий человечества.

И вот, несмотря на то, что наука принесла столько пользы, став полноправным элементом материальной, нравственной и интеллектуальной жизни, многие из наших культурных учреждений, в том числе гуманитарные факультеты университетов, стали поощрять равнодушие к науке и даже презрение. Дошло даже до того, что студенты по окончании элитных учебных заведений плохо знакомы с наукой. У них нет свежей информации; они думают, что ученых больше не заботят поиски истины, а интересует лишь смена парадигм. Науке стали вменять в вину преступления, которые стары как мир, – расизм, рабство, завоевания, геноцид.

Зачастую в отношении науки используются некорректные с исторической точки зрения обвинения в том, что наука, мол, породила такие политические движения с псевдонаучным налетом, как социал-дарвинизм и евгеника. Социальный дарвинизм – это неправильно названная философия классического либерализма Герберта Спенсера, замешенная на принципе невмешательства, или laissez faire. В основе социал-дарвинизма стояла не дарвиновская теория естественного отбора, а концепция Спенсера о таинственной природной силе прогресса, которую не нужно сдерживать. В настоящее время термин “социал-дарвинизм” часто используется для того, чтобы опорочить любое эволюционное понимание развития человечества. Теперь пара слов о евгенике. Она была широко популярна среди левых и прогрессистов в первых десятилетиях ХХ века. Ее цель – ускорение социального прогресса ради улучшения человеческого генофонда. Сегодня этот термин обычно используют для нападок на психогенетику, которая изучает влияния генетической наследственности на формирование индивидуальных черт человека.

Могу засвидетельствовать, что эти обвинения возникли отнюдь не в результате научных войн 1990-х годов. После того, как Гарвардский университет в 2006-2007 годах пересмотрел свои общеобразовательные стандарты, в предварительном докладе рабочей группы было предложено при преподавании точных наук никак не упоминать об их роли в человеческом познании: «Наука и технологии оказывают как положительное, так и отрицательное влияние. Благодаря им появились не только лекарства, Интернет, эффективные накопители энергии и компьютерные игры, но также и ядерное оружие, биологические отравляющие вещества, системы электронного прослушивания; с их помощью был нанесен ущерб окружающей среде». Итак, мы видим, что когда дело касается науки, то обычно любят упоминать о ее полезных и вредоносных свойствах. Однако об этом раздвоении никто не говорит, если речь идет не о науке, а о каких-нибудь других сферах деятельности, например о музыке (вряд ли кто-то станет говорить не только о благотворном влиянии классической музыки на экономическую деятельность, но и о том, что она, например, воодушевляла нацистов). Кроме того, никто не упоминает о том, что у человечества есть веские основания отдать предпочтение науке и новым технологиям только за то, что они помогают нам покончить с невежеством и суевериями.

А вот что заявила на одной из конференций 2011 года одна моя коллега, когда речь зашла о пользе и вреде науки: с одной стороны, ученые ликвидировали оспу – да, это хорошо, но с другой стороны, провели в Таскиги печально известный медицинский эксперимент. (Об этом позорном эксперименте всегда вспоминают, если хотят убедить слушателей во вреде науки и общественного здравоохранения. Напомню, что в ходе эксперимента в городе Таскиги, штат Алабама, ученые с 1932 [по 1972 год] отслеживали все стадии заболевания сифилисом на жителях из числа бедных афроамериканцев.) Упоминание об этом эксперименте совсем не к месту, поскольку его надо рассматривать как неизбежный побочный эффект, возникший в ходе научно-технического прогресса, а не сознательное нарушение закона. Не спорю, в этом единичном случае пострадали десятки человек, но тогда давайте вспомним и о тех сотнях миллионов пациентов, кого наука в XX столетии смогла вылечить.

В своих нападках на точные науки, критики выступают в основном против того, чтобы методы нейронауки, теории эволюции и генетики использовались в сфере человеческих отношений. Такая критика отчасти оправданна. Но давайте посмотрим и на гуманитариев: эти люди, далекие от точных наук, тоже иногда предлагают несерьезные и ошибочные идеи, но никто почему-то их не осаживает, не призывает заниматься своим делом и держаться подальше от обсуждения естественнонаучных проблем. Да, у естественных наук бывают свои просчеты, однако было бы ошибкой из-за этого игнорировать ту помощь, которую науки могут оказать при изучении природы человека.

Теперь возьмем сферу политики. Вспомним знаменитое изречение Джеймса Мэдисона: “Что собой представляет правительство, если не самое полное отражение [пороков] человеческой природы?” [полная цитата Дж. Мэдисона такая: “Что собой представляет правительство, если не самое полное отражение [пороков] человеческой природы? Если бы люди были ангелами, тогда никакого правительства не понадобилось бы вообще”. – прим.перев.]. И вот, тему взаимоотношения политики и человеческой природы уже начинает пересматривать когнитивная наука. Данная тема живо обсуждалась во времена Мэдисона, но потом как-то надолго исчезла из дискурса и человека стали считать “чистым листом” или рациональным субъектом. Люди, которых мы высоко ценим, склонны к морализаторству, но они то стремятся к мести, то к миру. Обычно эти побуждения действуют в них помимо разума, но в некоторых случаях люди прислушиваются к его голосу и готовы к диалогу. Постепенно мы начинаем понимать, почему эти нравственные побуждения возникают, чем они отличаются у представителей разных культур и субкультур, при каких условиях возникают и исчезают и что происходит при этом в мозге.

Исследование политики научными методами не только обогащает общий запас идей человечества, но и предлагает инструменты, позволяющие выяснить, какие из этих идей верны. В политической жизни традиционно господствовал социологический анализ, риторика, мнение авторитетных и высокооплачиваемых консультантов. Не удивительно, что многие вопросы оставались без ответа, например: воюют ли демократические страны друг с другом? А торговые партнеры? Действительно ли в кровавых конфликтах, вспыхивающих между соседними нациями, виноваты застарелые распри? Действительно ли миротворческие силы гарантируют мир? Добиваются ли террористические организации своих целей? А движение ненасилия, основанное Ганди? Действительно ли примирение сторон – эффективное средство, способное предотвращать конфликты?

На эти дискуссионные вопросы историки дают диаметрально противоположные ответы, но это совсем не значит, что упомянутые вопросы однозначно неразрешимы. На политические события влияет множество факторов, которые то проявляют себя целиком, то частично или же совсем не проявляют. Но с появлением мощных методов количественного анализа (скажем, анализа больших массивов числовых или текстовых данных) появилась возможность фильтровать сигналы, отделять их от шума и тем самым точнее отвечать на исторические и политологическое вопросы, вплоть до получения односложных ответов, типа, “да” или “нет”.

Но стоило точным наукам вторгнуться в область наук гуманитарных – область, которая более всего нуждается в притоке новых идей, – как они столкнулись с сильнейшим неприятием, несмотря на то, что, по мнению многих специалистов, гуманитарные науки пребывают в плачевном состоянии. В гуманитарной области наблюдается сокращение университетских программ; новое поколение ученых либо пополняет ряды безработных, либо занято не полный рабочий день; энтузиазм исчезает, да и вообще основная масса студентов старается держаться от гуманитарных наук подальше. Тем не менее, ни один здравомыслящий человек не должен равнодушно смотреть, как сокращаются капиталовложения в гуманитарные науки, столь необходимые для цивилизованной демократии.

Тревога и дискомфорт, в которых пребывают гуманитарные науки, справедливо свидетельствует об антиинтеллектуальной тенденции и коммерциализации наших университетов, что стало характерной чертой современной культуры. Однако признаем, что частично в этом виноваты сами гуманитарные науки. И теперь им еще предстоит избавиться от миазмов постмодернизма, замешенного на явном мракобесии, догматическом релятивизме и удушающей политкорректности. Ничего стоящего и прогрессивного гуманитарные науки предложить не сумели. Так, несколько проректоров и президентов университетов посетовали мне, что когда к ним приходит представитель естественных наук, то в результате появляются множество потрясающих исследовательских проектов, требующих лишь ресурсов для воплощения. Но когда приходит ученый-гуманитарий, то все идет по старинке, ничего нового не возникает.

Нет, старая накатанная колея – строгий анализ, пространные статьи и полная самоотдача исследователей-гуманитариев – тоже заслуживает уважение. Но достаточно ли этого? Дружба с точными науками открывает перед гуманитарными науками необозримые перспективы для поиска новых путей развития. Искусство, культура и общество порождены человеческим разумом. Они берут начало в восприятии, мышлении, эмоциях, накапливаются и распространяются с огромной скоростью; с их помощью люди влияют друг на друга – разве не хочется проявить любопытство, чтобы изучить это влияние? Прочный союз принес бы выгоду как гуманитарным, так и точным наукам. Первые смогли бы позаимствовать методы более четких доказательств, используемых в естественных науках, а возникшие перспективы гуманитарных исследований смогли бы привлечь к ним и ученых и спонсоров. В свою очередь, точные науки получили бы возможность проверить свои теории на практике – их, если можно так сказать, экологичность, на которую так сильно напирают гуманитарии.

Заметим, что в некоторых областях знаний дружба и согласие между гуманитарными и точными науками – уже свершившийся факт. Так, археология ранее считалась одним из направлений истории искусств, а теперь стала высокотехнологичной наукой. Лингвистика и философия сознания незаметно превратились в когнитивную науку и нейронауку.

Перед учеными открываются большие возможности. Художники могут воспользоваться достижениями так называемых наук о зрении, изучающих восприятие цвета, формы, структуры, освещения и эволюции эстетичности человеческого облика и ландшафтов. Музыкантам есть что обсудить с учеными-акустиками и теми, кто изучает механизмы порождения речи и работы мозга.

А литературоведам разве места не найдется? Конечно, найдется. И здесь уместно вспомнить мнение Джона Драйдена, который как-то заявил, что художественное произведение – это “предпринятое ради удовольствия и наставления человечества честное и яркое отражение человеческой природы, ее страстей, темперамента и переменчивой судьбы, играющей людьми”. Лингвистика поможет выявить возможности грамматики и речи, посредством которых автор управляет воображением читателя. А когнитивная психология может дать представление о том, каким образом и в какой мере читатели отождествляют себя с автором и персонажами книги. Теперь о психогенетике. Эта отрасль знания поможет нам основательнее понять природу родительского влияния, увязав ее с открытиями генетики – влиянии генов, наследственности и роли случайности. Такой подход поможет нам глубже понимать биографии и мемуары; а в этом деле никак не обойтись без когнитивной психологии памяти и той области социальной психологии, которая изучает способы самовыражения человека. Теперь перейдем к эволюционным психологам. С их помощью можно будет научиться различать универсальные и частные (т.е. характерные скорее для определенной культуры) навязчивые состояния. Эволюционные психологи помогут объяснить природу внутренних конфликтов, соперничества или сотрудничества внутри отдельной семьи.

Использование так называемой науки о данных (она изучает проблемы анализа, обработки и представления информации в цифровой форме) для обработки литературных произведений, периодических изданий, переписки и даже музыкальных произведений со временем приведет к появлению новой области знания – “цифровые гуманитарные науки”. Здесь нет предела для совершенства. Ученые этой отрасли знания будут исследовать вопросы происхождения и распространения идей, причины интеллектуального, художественного воздействия и сохранения исторической памяти, причины появления тех или иных тем в литературе, а также механизмы неофициальной цензуры и запретов.

Однако, многие представители гуманитарных наук негативно отнеслись к открывшимся перед ними перспективам, ответив в духе одного персонажа из учебника грамматики: «Я утону, и никто меня не спасет». Гуманитарии безапелляционно заявляют, что точные науки нивелируют богатство литературы и “грешат упрощенчеством”, они “наивны”, “чересчур абстрактны” и “слишком наукообразны”.

Обвинения в упрощенчестве – это, конечно же, перебор. Почему? Как известно, когда мы изучаем любой объект, мы вынуждены объяснять его видовые свойства через родовые, а при этом всегда неизбежно некоторое упрощение. Однако, упростив предмет, мы вовсе не утверждаем, что он действительно прост. Выделение какого-то одного свойства предмета (например, литературного произведения) вовсе не противоречит наличию у этого предмета прочих свойств, характеризующих его с других сторон (например, с точки зрения личностных свойств автора, культурной среды, особенностей человеческой психики, законов социума). Отказ от использования родовых понятий, в конечном счете, приведет к тому анекдотичному случаю, о котором упомянул Хорхе Луис Борхес, – когда “Коллегия Картографов начертила Карту Империи, имевшую размер Империи и точнейшим образом совпадавшую с ней. Последующие Поколения … сочли, что столь пространная Карта Бесполезна, и оставили ее на Милость Солнца и Зимней Стужи”. Кроме того, критикам-гуманитариям надо бы поосторожнее обходиться с прилагательными, скажем, “наивный” и “упрощенческий” в отношении точных наук.

В общем, политологам, культурологам и специалистам в области этики есть чему поучиться и что позаимствовать у представителей точных наук, изучающих Вселенную и Человека.