В одной из моих любимых карикатур Гари Ларсона (Gary Larson) аудитория из бутылок кетчупа сидит в кинотеатре и смотрит фильм, в котором, разумеется, играют бутылки с кетчупом. Очевидно, это был довольно жестокий фильм. На экране одна из бутылок разбивается, заливая тротуар красным соусом, в то время как другая смотрит на нее, онемев от ужаса. «Не волнуйся, Джимми, - говорит большая бутылка в зрительном зале бутылке поменьше, по всей видимости, приходящейся ему сыном, - это всего лишь актеры, и это не настоящий кетчуп».
К оригинальной версии этого совета стоит прислушаться, если, будучи человеком, вы решили посмотреть на других людей в новом фильме Квентина Тарантино. В нем пули рвали плоть, разлетавшуюся во все стороны бесформенными кусками, кровь, подобно алому дождю, щедро заливала изысканные лужайки белоснежных цветов, а эти бах-бах-бах, хрясь-хрясь не прекращались на протяжении всего фильма, в то время как мы, почтенная аудитория, разворачивали наши упакованные в фольгу морковные кексы и пытались допить наши капучино. Нас начали готовить к подобным сценам с того момента, как мы сели в кресла. Сначала мы посмотрели рекламу Pearl and Dean, затем трейлеры новых фильмов, каждый из которых изобиловал кровопролитием и оглушительными звуками, как будто их создатели хотели выбить вас из кресла, нанести сокрушительный удар по голове и заставить вас подчиниться их подростковой интерпретации мира. (Кто из нас когда-либо ходил в кинотеатр на фильм только потому, что ему понравился трейлер? И скольким фильмам, возможно, довольно достойным фильмам, предшествовали трейлеры, которые нас совершенно не впечатлили?)
И вот появляется «Джанго освобожденный» с его предупреждением для неосведомленных - или это было приветствие для осведомленных – о том, что в нем содержатся сцены «жестокого и кровавого насилия». Начинается он довольно интригующе. На довоенном американском Юге странствующий немецкий дантист (Кристофер Уолц, Christopher Waltz) освобождает раба Джанго (Джейми Фокс, Jamie Foxx), и вместе они становятся командой охотников за головами, которые разыскивают людей живыми или мертвыми – Волц называет это бизнесом «деньги за плоть». Разумеется, в этом фильме много убийств и невероятно точных выстрелов, однако вскоре становится очевидным то, что стремление Тарантино к историческому правдоподобию не распространяется дальше слова «ниггер». «Я убиваю белых парней, и мне за это платят, - говорит Джанго в одном из эпизодов. – Что здесь может не нравиться?» В одной из сцен члены Ку-клукс-клана долго не могут закрепить свои колпаки, что выглядит довольно забавно, однако в реальности в 1858 году этой организации еще не существовало. Что касается «борьбы Мандинго», в ходе которой два раба пытаются убить друг друга ради удовольствия хозяина, то очевидно, что Тарантино сам придумал этот ритуал, позаимствовав его название из романа и фильма 1970-х годов.
Тем не менее, если мы будем отчитывать режиссера за его вымыслы и анахронизмы, мы рискуем упустить самое главное. Как нам известно, Тарантино интересует не столько история как таковая, сколько история кинематографа, не столько изображение прошлой эпохи, сколько то, как ее уже успели изобразить. Спагетти-вестерны, обращение к проблеме негров с откровенно коммерческими целями, Джон Уэйн (John Wayne) – все это находит отражение в фильме Тарантино, в то время как его герои меняют цель своих странствий, решая вместо охоты за головами разыскать и освободить жену Джанго, которая до сих пор находится в рабстве на одной из южных плантаций, принадлежащих капризному г-ну Кэнди (Леонардо ДиКаприо). Тем не менее, Тарантино, судя по его промо-интервью, настаивает на том, что он хотел достичь двух целей: создать экстравагантный развлекательный фильм и в то же время добиться того, чтобы его воспринимали как результат серьезного исследования истории американского рабства.
Это же обвинение применимо и к жестокости, которая, согласно его теперь уже знаменитому интервью Кришнану Гуру-Мерфи (Krishnan Guru-Murthy) с Channel 4, бывает двух видов. Первый вид насилия – это то, что делают владельцы плантаций и их помощники со своими рабами, то есть хлещут их плетками, заковывают в кандалы и натравливают на них собак. Второй вид – это катарсис, который достигается через серию кровавых событий, кульминацией которых стала сцена убийства всех слуг плантатора и ранения его преданного черного слуги – своего рода «дяди Тома» - который, как предполагается, должен вызывать в нас наибольшее отвращение. То, что одинокий мститель мог убить такое количество вооруженных людей за такой короткий промежуток времени, было совершенно невозможно во времена шестизарядных пистолетов и неудобных винтовок, однако дайте любому школьнику пару современных артиллерийских установок, и это становится гораздо более вероятным, если, конечно, его понимание катарсиса схоже с пониманием Тарантино.
Стрельба в школе Ньютауна, штат Коннектикут, произошла всего за три недели до того, как Гуру-Мерти начал спрашивать Тарантино о возможной связи между насилием в кино и в жизни – возможно, именно это объясняет потерю режиссером контроля над собой: «Я отказываюсь отвечать на вопрос… Я здесь, чтобы продавать свой фильм… Я хочу, чтобы вы перестали меня об этом спрашивать». Согласно его мнению, такой связи не существует, насилие в кино – это фантазия, не оказывающая никакого влияния на поведение людей в реальной жизни в отличие от запрещенной на телевидении рекламы сигарет, которая также является фантазией ее создателя, однако такой фантазией, которую можно легко воплотить в реальность в любом табачном магазине. Возможно, это довольно сложный вопрос, однако абсолютно отрицать какую-либо связь вряд ли целесообразно, если только вы не принадлежите к многомиллиардной индустрии, которая во многом зависит от насилия.
Полагаю, я не до конца «понял» Тарантино. Я даже не уверен, что мне нравится Мартин Скорсезе, после того как я увидел его оригинальные наброски раскадровки к «Таксисту», где он раскрасил кровь красным цветом, в то время как все остальное – лица, машины, костюмы – он оставил серым, подобно закусившему губу ребенку, который забыл о существовании карандашей других цветов. «Больше крови», - гласит его пометка под одним из кадров. Некоторые кинокритики также приводят меня в недоумение. Проницательные и доброжелательные журналисты, такие как Питер Брэдшоу (Peter Bradshaw) из Guardian или Филип Френч (Philip French) из Observer, относятся к работам Тарантино с удивительным для меня уважением. «Сильный фильм с широкими и яркими драматическими мазками и тонко и остроумно проработанными психологическими моментами, - пишет Френч о «Джанго освобожденном». – Этот фильм делает Тарантино одним из самых выдающихся режиссеров современности».
Как такое возможно? Разумеется, в этом фильме есть удачные места, и это не в последнюю очередь относится к сценарию, кроме того обаятельный Уолц производит впечатление самого остроумного и гуманного персонажа фильма. Однако то, что больше всего привлекает самого Тарантино, это убийства и кричащие от боли и умоляющие о пощаде люди. Возможно, критика таких сцен покажется скучной, однако их изобилие уничтожает всякий смысл. Слишком много насилия, слишком много шума, который не ослабевает до тех пор, пока великовозрастный ребенок в кресле режиссера не почувствует удовлетворение. Уважение вызывает заявление о том, что в ходе съемок фильма ни одна лошадь не пострадала, однако немного удивляет то, что, по мнению создателей фильма, опасность угрожала именно этим живым существам, а вовсе не нашим чувствам и воображению.
На следующий день после «Джанго освобожденного» я посмотрел документальный фильм о фотографе Доне МакКаллине (Don McCullin), чьи фотографии войны и катастроф за последние полвека оказали серьезное влияние на наше понимание мира. В этом фильме снимки, сделанные им в Биафре, Вьетнаме, Конго и Бейруте, сопровождаются редкими и шокирующими видеорядами, снятыми во время вооруженных конфликтов там. Душераздирающая жестокость и никаких замедленных съемок кровопролития: сцены настоящего насилия вряд ли смогут кого-то вдохновить или соблазнить.
