Бартоломей Сенкевич: не бояться и ждать
Польское мышление о России отмечено тем, что я назвал бы политикой страха. Мы просто боимся России. Мы можем обнаружить эту политику как в бегстве в сторону Запада в 1990-е годы, так и в прошедшем десятилетии, а ее продолжение, по моему убеждению, становится все более неэффективным. Это демонстрирует, например, попытка создания покойный президентом Качиньским союза стран ЕС и НАТО с государствами Восточной Европы и Кавказа в качестве противовеса российским влияниям в регионе.
Эта попытка оказалась совершенно безрезультатной не только из-за слабости партнеров, из-за прошедших в этих странах выборов и из-за смерти Леха Качиньского, а из-за того, что этот союз имел слишком незначительный общий знаменатель для выстраивания устойчивой политики. Второй пример: польская привязанность к США как к гаранту международного порядка, а в особенности мира в Европе, основана на тех же опасениях, что из-за отсутствия общей внешней политики, а тем более общей политики безопасности ЕС. Только США способны обеспечить мир в этой части света. Последний элемент неэффективного продолжения политики страха можно обнаружить в том, что польское государство и Польша воспринимаются как жертвы: исторические жертвы или жертвы, которыми мы, возможно, того и гляди станем. Советолог Владимир Марчиняк (Włodzimierz Marciniak) говорил, что позиция жертвы обременительна для всех, а особенно невыгодна она для государства, которое ее избрало, поскольку это позиция того, кто постоянно чего-то требует: прежде всего, признания собственного статуса. Сведение современной ситуации своего государства к череде поражений не вполне понятно другим странам, и делает нас сложным партнером в международных отношениях.
У Польши нет оснований для политики страха. Я считаю, что основной проблемой польской политики в отношениях с Россией в меньшей степени является сама Россия, а в гораздо более большей - Запад. США стремятся избежать роста напряженности с Россией, т.к. она нужна им в качестве глобального партнера, и не хотят вмешиваться в спор над Днепром. Государства Западной Европы также не приемлют конфликтогенных ситуаций с Москвой. Например, в споре, который мы ведем с россиянами о политической принадлежности Украины или Белоруссии, мы остались в полном одиночестве.
Поскольку это «наступление Запада на Восток» не зависит от Польши, а является элементом структуры ЕС как целого, настаивание на этой концепции становится дисфункциональным для возможностей польского государства. Это изолирует нас на Западе и не меняет ситуации на Востоке.
Как формировать польское мышление о России без политики страха? Я осознаю, что это не вполне возможно, т.к. за нашими плечами - наша история, а это означало бы отречение от исторического опыта.
Но наступил определенный момент изменений, определенная корректировка, о которой стоит напомнить. Переломное значение имели события в Грузии. Было ли бы возможным принятие оперативных планов для новых членов альянса, в том числе стран Балтии, на последнем саммите НАТО без грузинского инцидента? Я думаю, нет. Было решено, что Россия зашла слишком далеко, и что следует это обозначить.
Очередной переломный момент: распад союзничества партнеров в Европе на восток от Польши. 20 саммитов на высшем уровне не принесли плодов, которые бы пережили президентство Ющенко на Украине. Не было создано не единого институционального элемента, который бы по сей день оставался устойчивым и связывал бы Польшу с Украиной в независимости от очередной смены власти. И последний элемент: кризис, который поставил знак вопроса над парой аксиом прежней континентальной политики и безопасности.
Действительно ли наше будущее зависит от Востока? 26 процентов польского экспорта – это товарооборот с Германией, с Россией – лишь 3,5 процента. Торговые отношения между Польшей и Россией, если вынести за скобки сырьевые ресурсы, с точки зрения статистики не существуют, аналогично - с Украиной или Белоруссией. Цифры показывают, что реальные интересы, с трудом достигнутое благополучие (в большей степени результат 20 лет самопожертвования и тяжелого труда полков, чем правительственных стратегий) не связан с Украиной, Белоруссией и Россией.
И другой элемент, связанный с цифрами: польский ВВП составляет одну треть российского. Это сравнение показывает, что 20 лет стабильности и свободного развития привели к постепенному стиранию диспропорции сил, по крайней мере, в том масштабе, к какому мы привыкли ранее. Принимая во внимания точку старта, пройденный нами путь внушителен. Нам нужна относительная стабильность еще на одно поколение и отсутствие конфликтов, по крайней мере, на десятилетие.
Политика страха привела к тому, что мы, собственно, ничего от России не хотим. Мы хотим лишь покоя, т.е., чтобы она не поглощала Украину, Белоруссию и Молдавию, чтобы не пугала и не лгала в сфере исторической политики, чтобы не шантажировала нас сырьем. Но это политика, сущность которой – небытие. В политическом мире это невозможно, отсутствие активности ведет здесь к поражению. Попробуем задуматься, какие цели в контексте вышеприведенных тезисов можно постараться поставить.
К таким целям, безусловно, относится коридор безопасности, т.е. такая ситуация, в которой любая деятельность Польши на Востоке должна отвечать двум критериям: она не может нарушать связей внутри ЕС и НАТО и не может вести к снижению уровня безопасности и стабильности на восточных границах Польши.
Одновременно нельзя ждать, пока другие договорятся с Москвой о будущей архитектуре безопасности континента. Нет сомнений, что такого рода новый расклад необходим из-за исчерпанности формулы расширения ЕС как рецепта стабильности. Польша должна принимать действенное участие в приглашении России к сотрудничеству с ЕС и в формировании этого сотрудничества, а также следить за тем, на каких условиях оно будет проходить. А это невозможно сделать, если само существование России воспринимается как угроза собственному существованию, а каждая договоренность с Западом - как новый Рапалльский договор.
Если посмотреть на двусторонние отношения, складывается впечатление, что мы имеем дело со стратегической паузой. Обе стороны делают вид, что наступила стабилизация, т.к. в теме европейской безопасности остается много вопросов, свое дело здесь делает и кризис.
Какое-то время ничего происходить не будет (что не означает, что на несущественном в масштабе континента уровне России будет демонстрировать нам свою самоуверенность, явным примером чего стал отчет МАК).
Разрыв с такой политикой может произойти, когда Россия решит, что мы бросили ей перчатку в сфере, которую она считает своим стратегическим буфером, или когда она увидит, что мы находимся на периферии существенных для будущего ЕС процессов, что мы находимся в изоляции. Польская политика должна, прежде всего, как огня избегать истерии, ситуаций «или – или». Основным моментом в отношениях с Россией, по моему мнению, должно быть выжидание, выжидание и еще раз выжидание, а одновременно присутствие во всех институциональных процессах диалога Запад – Россия. Стратегия, заключавшаяся в том, чтобы находить время на собственное развитие, до настоящего момента себя оправдывала. Мне не кажется, чтобы вдохновляемые Польшей попытки изменить Россию могли найти союзников и способствовали безопасности нашей страны. Я думаю, было бы наоборот.
В последнее время мне кажется, что внутренний польский смоленский конфликт дал в руки Москве переключатель внутренней температуры в Польше: сейчас достаточно очередной утечки в какой-нибудь газете с правдивыми или ложными данными, чтобы у нас вновь разгорелся спор не на жизнь а на смерть вокруг Смоленска. Можно ли это обойти либо нейтрализовать? Мне кажется, что скорейшее завершение следствия с польской стороны дало бы основания для того, чтобы этот переключатель можно было выбить из российских рук. [...]
Бартоломей Сенкевич - аналитик, специализирующийся на международной политике, входит в состав Совета Польского института Международных отношений
Бронислав Вилдштейн (писатель, публицист Rzeczpospolita)
С одной стороны, говорить, что мы не должны проводить политику страха, а с другой, повторять, что наша основная цель – не провоцировать Россию, по моему мнению, означает впутываться в противоречие. Если наша цель – не провоцировать Россию, то я не представляю себе более выразительной политики страха. Описание позиции России или Запада в категориях переломов неверно, поскольку это очень долговременные процессы, и мы вовсе не знаем, будет ли, например, Америка продолжать линию своей новой международной политики. Обама, как кажется, уже начал пересматривать свое положительное отношение к России, не говоря о его конкурентах. Бартоломей Сенкевич сказал, что попытка создать союз со скандинавскими и посткоммунистическими государствами не удалась. Там еще была Великобритания. Не удалась она, в частности, потому, что правительство Дональда Туска отказалось продолжать эту линию. Однако сейчас Кэмерон (David Cameron) по иным причинам, иначе, но возвращается к этому проекту. У Англии гораздо более сдержанное отношение к России, и очень возможно, что она могла бы стать нашим союзником в благоприятной для нас восточной политике. Напряжение между нашими странами создает Москва, и это напряжение будет длиться, пока она будет продолжать неоимперскую политику. Московские стратеги в своих неофициальных текстах говорят о финляндизации лимитрофа, к которому принадлежит Польша, и о подчинении Украины. Мы должны осознавать, что Россия без Украины – это все еще не та империя. И она для нас, несомненно, не так опасна, как Россия, которая бы подчинила Украину себе.
Новое польское правительство отказалось от ягеллонской концепции и предложило лишь жесты, которые сложно счесть реалистичной политикой, требующей времени и усилий. Такого рода отношения с Украиной не обязательно должны отражаться на прямой политике, но формируют фундамент на будущее. Оскорбление же украинцев тем, что мы их игнорируем (что делает нынешнее правительство), запоминается и отражается на наших отношениях. Неправда, что мы не можем получить поддержку Евросоюза. Я хочу обратить внимание, что как раз Ярославу Качиньскому удалось вывести вопрос российского эмбарго на польские продовольственные товары на европейский уровень. Это значит, что ЕС счел российские решения направленными непосредственно на себя. Москве пришлось бы уступить. Что сделало нынешнее правительство для «улучшения отношений»? Отступило на двусторонний уровень контактов, благодаря чему оно получило временную приостановку эмбарго на мясо, что не имеет никакого экономического значения для государства. [...]
Ян Филипп Станилко (эксперт по экономике, редактор журнала Arcana)
Возможно, у Польши есть синдром жертвы, но мне кажется, что в нашей ситуации он вполне обоснован. Просто из нашего исторического опыта других выводов сделать нельзя. Я не понимаю, как можно говорить, что не следует бояться соседа, который испытывает навязчивую потребность доминирования и практически непрерывно воплощает ее в жизнь в течение последних 300 лет. Проблема Польши в том, что она является жертвой, но в обыденном смысле. Иными словами, является геополитическим неудачником. Причины этого внутренние и хорошо нам известны. В нашей стране ничего никогда не получается в полной мере, дела бесконечно тянутся, и никто не несет ответственности за неверные решения. Этот синдром растяпы, конечно, усиливает постколониальный национальный комплекс неполноценности польских элит, которые дают понять всякому амбициозному политику, насколько их возмущает отсутствие сближения с Берлином или примирения с Москвой.
Принципиальное культурное отличие между нами и россиянами заключается в том, что те граждане нужны для того, чтобы (иногда любой ценой) созидать силу государства, а в Польше государство нужно гражданину для удовлетворения его приобретенных прав. Это совершенно противоположная философия распределения публичных средств, последствия чего для нас очень болезненны. В этом смысле Польша остается сарматской: она не может или все еще не хочет перейти от частного богатства к богатству общественному. Иными словами, Польша не так сильна, насколько кажется богатой, а Россия не так слаба, насколько сильно она кажется бедной.
В контексте дискуссии встает вопрос, что сделать в тот благословенный момент, пока у России нет возможности в полной мере реализовать свои инстинкты доминирования. Мне кажется, такая программа действий должна состоять из следующих пунктов. Во-первых, учиться геополитике, т.е. делать то, что сейчас последовательно делает Турция, а до недавнего времени пыталась делать дипломатия Леха Качиньского: организовывать союзы, вести переговоры, инвестировать в локальные элиты, действовать при помощи разнообразных рычагов, упражняться в мышлении в долгосрочной перспективе. Учиться – означает также набивать шишки, переживать поражения, совершать ошибки. Такой символической ошибкой, свидетельствующей о незрелости нашего геополитического мышления, было, например, отсутствие выработанных отношений с лагерем Януковича на Украине.
Во-вторых, мы должны серьезно в это инвестировать. Ведь такое знание стоит денег, как и вообще сила. Пока в Польше есть деньги на крестьян, но нет денег на элиту. Тем временем появилась потребность сформировать в соседних странах элиты за польские средства. Иногда появляется и потребность коррумпирования, чего мы совсем не умеем делать. Мы даже не можем создать ситуацию, в которой польские деньги вступают в борьбу с российскими. Этого нет, потому что нет даже подходящего случая.
Сильным компаниям нужны сильные государства, и наоборот: сильные государства действуют при помощи своих сильных компаний. Для этого необходим модернизированный дипломатический аппарат. Так что, в-третьих, нам нужно реформировать ведомства. Польская дипломатия в плане кадров и структуры напоминает, скорее, дипломатию государства, в котором экономикой управляет администрация. Иными словами, польская дипломатия прежде всего обслуживает государственные интересы. Она не умеет и не хочет действовать или получать знания посредством коммерческих каналов. Польские компании могли бы вести в регионе (и далеко за его пределами) экспансию, если бы за ними стояла открытое к их интересам, сплоченное и исправно работающее государственное ведомство. Но оно не стоит, и неудивительно, что у нас нет на Украине какого-нибудь своего PolUkrEnergo.
Наконец, в-четвертых, нужно читать. Читать российские стратегические документы и извлекать из них выводы. Российская стратегия по энергетической зависимости соседей сменила доктрину Брежнева уже в 1980-е годы. То, что за 20 лет мы не сделали практически ничего, чтобы на нее отреагировать, многое говорит о нашей беспомощности. То же самое касается отношения России к НАТО или присутствия США в Европе. Здесь наши интересы полностью противоположны российским, но то, что мы создали себе профессиональную армию, показывает, что нам все еще недостает чтения с пониманием.
